Глава Росгеологии: геологоразведка не работает в режиме "включить/выключить"

Коронавирус, заставивший весь мир сидеть дома, вогнал в кризис нефтяную отрасль. Спрос упал, цены на нефть, пусть и в моменте, уходят «в минус», нефтяные компании сокращают добычу и инвестиции — в том числе, в геологоразведку. Глава Росгеологии Сергей Горьков рассказал в интервью «Интерфаксу», с чем госкомпания вошла в кризис и какими способами его преодолевает, о возможных изменениях в совете директоров, а также о том, почему даже в такой период не стоит отказываться от инвестиций в геологию и в новые технологии.

— В 2019 году Росгеология должна была разработать и принять новую стратегию развития. Почему работа над документом затянулась?

— Совет директоров Росгеологии принял за основу долгосрочную стратегию развития еще в декабре прошлого года. В феврале этого года экспертная группа одобрила доработанный документ. Стратегия готова к финальному утверждению, ждем заседания совета директоров.

— Придется ли из-за кризиса пересматривать целевые показатели, заложенные в стратегии?

— Мы предусмотрели в стратегии несколько сценариев. Первый предусматривает устойчивое развитие рынка ГРР, докапитализацию компании и достаточно высокий темп роста выручки. Второй сценарий предусматривает отсутствие докапитализации. Третий — отсутствие докапитализации и снижение объемов рынка.

Часто бывает, что ты разработал стратегию, а потом положил ее на полку, потому что наступил кризис. Мы изначально делали нашу стратегию многосценарной, за что нас даже критиковали некоторые эксперты. Но я критикам всегда объяснял, что многосценарность или мультимодальность, как я ее называю, очень правильный подход. Ведь если произойдет какое-то совсем нестандартное событие, придется всю стратегию просчитывать заново. В сегодняшних условиях оказалось, что мы были правы.

Стратегия, конечно, не предполагала, что два «черных лебедя» — падение цен на нефть и эпидемия коронавируса — сойдутся в одно время. Это невозможно предсказать. Но сценарий медленного, кризисного развития мы в стратегии предусмотрели.

— Как коронавирус в целом повлиял на отрасль геологоразведки?

— Сегодня мы видим, что коронавирус на геологию пока существенно не повлиял, но отрасль может ощутить это влияние позднее. Причина — в сезонности нашего бизнеса. Геологические партии, работающие в зимний сезон, вышли на работу еще в ноябре-декабре. Развитие ситуации с коронавирусом в марте и в апреле совпало со сроками окончания зимних работ.

Развитие пандемиии, к сожалению, может сказаться на весенне-летних и осенних работах. Например, возможное ужесточение карантина может осложнить перемещение людей, техники, материалов и повлиять на сроки выполнения работ. Но пока Росгеология, которая работает на всей территории России, не столкнулись с серьезными проблемами ни в одном регионе.

В Москве мы очень оперативно перевели центральный офис на удаленную работу, оставив в штаб-квартире лишь несколько десятков сотрудников, которые обеспечивают критически важные функции и поэтому не могут работать дистанционно. Технологически мы справились с этой задачей очень хорошо, и могу констатировать, что эффективность работы корпоративного центра не просто не снизилась, а возросла.

Если говорить про нефтяной кризис — это другая история. В нашем портфеле значительный объем заказов — геологоразведка на углеводородное сырье. И сейчас нефтяные компании — маленькие, средние и большие — начали отказываться от некоторых геологоразведочных проектов, в первую очередь — от морских работ.

— Можете рассказать, какие это компании?

— Не могу называть их поименно, но это российские и международные нефтегазовые компании, тендеры которых связаны и с морскими работами, и с ГРР на суше. В целом же, по нашим оценкам, с начала 2020 года недропользователи отменили или перенесли на конец года конкурсы на ГРР на общую сумму около 30 млрд руб. 4 млрд рублей из этой суммы — тендеры российских нефтегазовых компаний, в которых мы планировали принять участие.

— Означает ли это пропорциональное сокращение плановой выручки Росгеологии в 2020 году?

— Нет. Я говорю о падении общего объема геологоразведочных работ, то есть о перспективных контрактах. Наша бизнес-модель уже учитывает влияние эпидемии коронавируса и снижение объема ГРР на рынке. При этом бизнес-модель Росгеологии консервативна: уже сегодня мы видим, что ожидаемый объем нашей выручки в первом полугодии по уже заключенным контрактам на несколько миллиардов рублей выше заложенного в бизнес-модели показателя.

— Есть ли на рынке ГРР секторы, которые могут хотя бы частично компенсировать снижение объемов заказов нефтегазовых компаний?

— Конечно. Например, твердые полезные ископаемые. Здесь сезон работ только начинается, но пока снижения объемов геологоразведки в секторе ТПИ мы не наблюдаем. Наоборот, работы по золоту растут, мы отмечаем пик интереса к геологоразведке в сегменте цветных металлов. Важно и то, что если говорить о наземной сейсмике, то мы только сейчас закончили сезонные зимние работы, и здесь нас ни один, ни второй кризис пока не коснулся.

— Как обстоят дела с международными контрактами?

— В этом году от международного рынка у нас было больше ожиданий. В стратегии мы сделали большую ставку на работу за пределами России, но пока ряд интересных для нас международных тендеров перенесен.

Мы участвовали в конкурсах в Индии и имели хорошие перспективы их выиграть. К сожалению, эти тендеры перенесены на конец года из-за коронавируса. При этом по контракту с ONGC, крупнейшему международному контракту в истории Росгеологии, который мы заключили в конце 2019 года, мы продолжаем работы.

Перенесены, но уже из-за нефтяного кризиса, и два тендера по работам в Персидском заливе, в которых мы собирались участвовать. Конкурсы в Казахстане отложены на второе полугодие по той же причине. Также мы пока не можем начать работы по контракту с Монголией по твердым полезным ископаемым — из-за коронавируса страна закрыла границы. Надеемся приступить к этой работе в сентябре.

— Какой в связи с этим у вас теперь прогноз по выручке в 2020 году?

— По плану, сформированному в начале года, мы ожидали выручку в 2020 году в размере около 30 млрд рублей по сравнению с 27 млрд рублей в прошлом году. Пока рано делать прогнозы на текущий год, поскольку очень многое зависит от цен на нефть и планов недропользователей по финансированию геологоразведки.

Как я говорил выше, отсутствие контрактов с нефтяниками мы пытаемся компенсировать работами по ТПИ, где наблюдается рост. Но пока непонятно, насколько он будет мощным. Сейчас такой момент, когда все замерло. И если ситуация разрешится к осени, то потенциально потеряв летом какие-то контракты, например, в Арктике, где сезонный характер работ, мы сможем компенсировать их осенью зарубежными контрактами.

— У Росгеологии есть антикризисный план?

— Мы его разработали еще в марте. Более того, у нас есть антикризисный план по каждому дочернему предприятию и по каждому производственному блоку.

Наш антикризисный план включает в себя и оптимизацию непроизводственных затрат. Так, мы полностью исключили закупки, которые не связаны с обеспечением непрерывного производственного процесса, реализуем программу по продаже непрофильных активов более чем на 2 млрд рублей.

Несмотря ни на что, пытаемся инвестировать в новые технологии, поскольку считаем, что кризис дает возможности для таких инвестиций. Мы видим несколько технологий, которые даже при невысоких ценах на нефть будут очень востребованы. Они в основном связаны с поиском пропущенных пластов нефти. Этим летом планируем провести пилотные испытания этих технологий.

— Что Росгеология планирует делать со своими проблемными «дочками»? Планируете ли вы оптимизировать структуру холдинга?

— Реорганизация компании началась еще в прошлом году, когда были сформированы бизнес-блоки по углеводородному сырью и твердым полезным ископаемым. Сегодня мы понимаем, что вызовы, которые сформировал для нас 2020 год, требуют построения более эффективной структуры управления.

Возьмем для примера блок ТПИ. В Сибири у нас работает компания УРАНГЕО и Сибирское ПГО (производственное геологическое объединение), которые взаимодействуют, но при этом Сибирское ПГО работает в Чите, а УРАНГЕО — в Иркутске, то есть компании не используют территориальный принцип. Мы приняли решение, что создаем в Иркутске ПГО «УРАНГЕО».

Кроме того, мы видим необходимость создания ПГО на Урале, потому что это большая территория с высоким потенциалом коммерческих заказов, но сегодня у нас там нет подразделений кроме небольшой компании «Вотемиро». Очень важно рассмотреть роль Центрального ПГО, которое в настоящее время занимается больше водой, но объемы этих работ снижаются.

Мы начали изменения и в блоке УВС — в части наших институтов. Так, сейчас объединяем ВНИГРИ, старейший институт Советского Союза и России по нефтегазовой отрасли, и АО «Геологоразведка». Это объединение даст нам не только экономию затрат, но и формирование совершенно новой компетенции.

Мы думаем и о трансформации морского кластера, потому что при тенденции сокращения объемов 2D и 3D сейсмики на шельфе у нас нет потребности в таком количестве судов. При этом часть наших судов старая, поэтому нам необходимо сформировать флот, который был бы мобильным и качественным, но при этом его размеры должны соответствовать рыночному спросу.

Сегодня еще одна из основных задач для нас — построение производственной системы, которая позволит нам качественно изменить работу, даже несмотря на то, что «Росгеологии» требуется докапитализация и техническая модернизация.

— Приведет ли реорганизация к сокращению численности Росгеологии?

— Как я уже говорил, наш бизнес носит сезонный характер, поэтому численность сотрудников Росгеологии не постоянна. В период активного ведения работ она доходит до 20 тысяч человек. Мы стараемся максимально сохранить занятость, и оптимизация численности будет происходить в результате ухода сотрудников на пенсию или за счет оптимизации управленческого персонала в рамках реорганизации.

— Какой сейчас уровень износа основных средств компании?

— Примерно 70%, в отдельных направлениях — до 80%.

— Вы говорили о необходимости докапитализации Росгеологии для модернизации оборудования. Изменилась ли эта сумма в связи с падением курса рубля? Есть ли уже ответ от Минфина или вы еще в процессе переговоров?

— Мы находимся в конструктивном диалоге. Росгеология была недокапитализирована еще в момент создания — об этом свидетельствует и состояние техники, и состояние технологий. Понятно, что с момента основания холдинга технологии ушли вперед очень далеко. И чтобы превратить Росгеологию в эффективную компанию, привести ее к мировым стандартам, требуются инвестиции. Мы оценили их объем в 25 млрд рублей. Эта цифра не менялась.

К оценке этих инвестиций мы подошли очень взвешенно: выделили ключевые компетенции, развитие которых позволило бы компании быть конкурентоспособной не только в России, но и на мировом рынке. К примеру, мы могли бы нарастить работы в транзитных зонах за пределами страны, видим большие перспективы в инженерной морской геологии.

— Не так давно вы писали письмо вице-премьеру Андрею Белоусову, где сообщали о нарушении ковенантов по кредитам. Тяжело ли сейчас Росгеологии обслуживать кредиты, нужна ли компании реструктуризация займов?

— Наша озабоченность была связана с тем, что если низкие цены на нефть сохранятся надолго, это очень сильно ударит по геологоразведке. Геологоразведочный цикл — от начала работ до открытия месторождения — составляет до трех лет. Поэтому геологоразведку нельзя «включить/выключить», работа должна продолжаться постоянно, ведь это работа на перспективу.

Общая сумма займов Росгеологии в настоящее время — более 13 млрд рублей. Из них около 7 млрд рублей приходится на головную компанию, больше 6 млрд рублей — на дочерние общества.

Банковские ковенанты были установлены в других макроэкономических условиях, и часть из них малоприменима в текущей экономической среде. Нарушенные ковенанты прямо или косвенно связаны с отрицательным финансовым результатом за 2019 год и не отражают текущую платежеспособность Росгеологии.

Сегодня мы располагаем существенным запасом ликвидности как для обеспечения операционной деятельности, так и для обслуживания кредитных обязательств. Кроме того, у нас сохраняются значительные объемы свободных лимитов в ряде кредитных организаций.

— В январе практически полностью сменился состав правительства. Стоит ли в связи с этим ожидать существенных изменений в совете директоров Росгеологии?

— Объективно совет директоров будет меняться, и основной акционер — государство — примет на этот счет необходимые решения. Мы, как менеджмент, считаем, что в новый совет могут войти представители Минприроды, Роснедр, Минэнерго, возможно Минфина, эксперты геологической отрасли. Кандидатуры в совет еще обсуждаются.

— Какие меры нужно принять государству для поддержки отрасли или непосредственно Росгеологии, чтобы можно было выйти из кризиса с минимальными потерями?

— Россия не в первый раз проходит через кризис падения цен на нефть: был 1998 год, был 2008 год. И если отскок происходит достаточно быстро, существенных проблем эта ситуация не создает. Государство сегодня накопило значительные резервы, чтобы успешно преодолевать такие кризисы.

Но если ситуация с низкими ценами на нефть сохранится надолго, то, я считаю, что государство могло бы за счет тех же средств ФНБ поддержать опережающую геологоразведку. Очевидно, что кризис пройдет, а смотреть нужно на перспективу — на горизонт 10-20 лет. Арктика и Дальний Восток — регионы, которые имеют стратегическое значение для России. Именно там мы видим наименее изученные территории и перспективы открытия месторождений.

— Как вы относитесь к инициативе правительства по увеличению авансирования по государственным контрактам с 25% до 50%?

— Я считаю это разумным решением, которое в нынешних условиях нужно как можно быстрее реализовать. У нас авансирование по госконтрактам не больше 25%. По коммерческим ситуация разная — где-то 25%, где-то больше, но выше 30% — редко.

— Глава Минприроды Дмитрий Кобылкин высказывал мнение, что Росгеология могла бы выполнять функции госкоординатора на шельфе Арктики. Как вы относитесь к такой возможности?

— Правительство должно решить, кто станет координатором работ на шельфе. Мы не можем определить этот механизм и не участвуем в его обсуждении.

— Действительно ли Росгеология предложила в качестве одной из мер господдержки предоставить ей статус единственного исполнителя ГРР на шельфе, в транзитной зоне и геофизике на суше?

— Мы готовы это делать. У нас самый большой флот по сейсмике, у нас уникальный инженерный флот, есть сейсмика на суше, есть бурение. Мы можем осуществлять весь комплекс работ.

— Обращались ли вы за дополнительными преференциями — например, по госконтрактам?

— Наоборот, в государственных контрактах мы никаких преференций не получили. Сейчас все госконтракты по ГРР, которые раньше проходили в форме выбора единственного исполнителя, проводятся на конкурсной основе. И как раз в начале мая начинаются тендеры и конкурсы, в которых нам предстоит участвовать на конкурентных условиях.

Здесь вопрос в том, как много в России других компаний, обладающих всем спектром геологических знаний и компетенций. Росгеология может выполнять работы в комплексе, для нас сейсмика — лишь один из этапов геологического изучения. Мы — единственная компания в стране, которая работает от постановки геологической задачи до получения результата.

— То есть вы чувствуете себя уверенно на коммерческом рынке?

— Госконтракты приносят нам меньше половины выручки, большую часть формируют коммерческие заказы. Конечно, мы находимся в очень конкурентной среде, когда работаем с крупными недропользователями, например, по шельфу. Мало того, наш флот конкурирует и на зарубежных рынках.

Где мы менее конкурентны — это в твердых полезных ископаемых. Здесь Росгеология исторически была больше ориентирована на госзаказ и меньше на коммерческий рынок, где доля контрактов составляла 15-20%. В этом сегменте мы будем активно расширяться. Задача — довести объем коммерческих заказов в ТПИ до 50%. Недавно мы утвердили новую инвестпрограмму по твердым полезным ископаемым, покупаем станки и другое оборудование.

— А как в целом изменится инвестпрограмма Росгеологии в 2020 году в связи с кризисом? Будете ее сокращать?

— Мы ее уже сократили и диверсифицировали. Изначально мы планировали инвестпрограмму на этот год в размере 10 млрд рублей. Текущая оценка — около 3 млрд рублей. Сегодня мы выбираем для инвестиций только те проекты, которые дадут максимальный экономический эффект в ближайшие два года.

Интервью на сайте агентства "Интерфакс":

https://www.interfax.ru/interview/706626